Соловья ловят «на зеркало» в первые недели по прилету. В земле устраивают своеобразную стеклянную щель, вкапывают несколько стекол так, чтобы получалась стеклянная призма. На дно ловушки помещают мучного червячка или кусочек зеркала, имитирующий воду.

Словно в обычную ямку соловей прыгает в стеклянную призму, а в скользкой тесноте ловушки не может ни выбраться, ни полноценно взмахнуть крыльями для того, чтобы вылететь. Ловушку маскируют в земле под тем кустом, где любит петь эта птица.

Соловьев и славок часто кроют «лучками» и «тайниками» — легкими птицеловными снарядами на мягких веревочных шарнирах.

Иногда используют и птичий клей, его варят из еловой смолы и льняного масла.

Не обходится дело и без подсадных птиц, заманных или заводных. На птицеловном току помещают заводных птиц в маленьких клеточках или на «шпарке», небольшом деревянном инструменте, с помощью которого, заводную птицу можно аккуратно «подшпаривать».

Взлетая и опускаясь, она создает иллюзию вольной птицы, слетевшей на ток. С заводными птицами нужно бережно обращаться, на такую птицу могут напасть перепелятник, воробьиный сыч, дятел или сойка.

Нежная заряночка с карими глазами идет во все снасти сама, просто на любопытство, такая эта птичка доверчивая.

Птицелов идет по деревне, увешан весь деревянными и парусиновыми клетками, в клетках птички прыгают, перекликаются с птичками вольными, и за спиной у него мешок, и из мешка звуки раздаются.

Клетка — западня, вездесущие большие синицы, это доступно и малым детям, а вот синица маленькая, московка, тема уже для подростков, здесь нужно кусочек жести размером с монетку ножницами вырезать, согнуть пополам, пробить иголкой тонкой двойную дырочку, зачистить, отбить слегка сгиб на наковальне, тогда, может быть, и получится маночек на маленькую синицу. Свое синее имя все синицы получили от лазоревки.

Пленка – это неприметная сеть затягивающихся петель из конского волоса. Веник из конопляных шишек весь как кокон увит тончайшими петлями.

Ворона птенцом из гнезда достают.

Осторожного жаворонка не без искусства берут «понцами», двойным «тайником» на первой проталине, а какая неожиданная охота случается ранней сухой осенью на старой лесной луже, где еще достанешь внимательного певчего дрозда или яркую, словно из тропиков, сильную иволгу.

Клетка для жаворонка невысокая, длинная, главное, она должна быть не с железными, а с деревянными прутьями и на крыше клетки прутьев нет, она с мягким, льняным верхом. Такая клетка хороша и для коньков.

Ласточек в неволе никогда не держали…

Вслушиваясь в эту ноту, можно оказаться уже в пространстве «Лада» Василия Белова, в том времени, где человек знал имя и голос любой мелкой пичуги, не только привычной, подножной, так сказать, но и сторонней, редкой, залетной. Здесь человек действовал как Адам, он не просто видел, слышал, узнавал пичужку, но и запоминал ее, давал ей имя, называл ее именно тем словом, которое лучше всего ей подходило, выражало взгляд глаз этой крохи, цвет ее одеяний, особенности характера, личный голос. Называл крапивника подкоренником и не ошибался.

Эпоха приборов, издающих звук, потеснила и отодвинула в прошлое эпоху содержания певчих птиц дома.

Теперь мы ловим только помыслы, слова и людей.

За живописными работами Василия Перова открывается мир литературных рассказов этого художника.

Неискусному ловцу покажется, что слово услышать легче, чем птицу поймать, но искусство все расставит по местам.

Мы ловим слова: гавран, выпля, еродий, этот известный мастер больших гнезд. Нет, это не обязательно старые имена нынешних птиц, мы ловим слова самые разные. Слова и словосочетания.

Некоторое слово может ведь и запеть. Молчать, молчать, потом потихоньку, сначала вполовину, а потом распеться и в полную силу, как пойманная певчая птица.

Промысл.

Птицелов собрался на охоту, взял клетки, длинные шесты, соломенную шляпу, но самого его настигла Птица. Слово ловит человека. Человек может этого даже не заметить, не услышать, не узнать, но если услышит, если узнает, человек постепенно станет другим, сам начнет слова ловить.

Каждый здесь рубит лодку как может, из толстого ствола поблизости от воды. Опознавательный флажок – курица, собирающая под крыло птенцов своих.

Кокош.

Сад не пуст. Сад не помнит горя, топит снов сумбур в предрассветном море гамм и партитур.

Птица Сирин рассказала про другую птицу, а та, когда в пустыню уходила, там радоваться начинала, веселиться, танцевать.

Светлая птица принесла том новых песен. Не открыты все тайны и первого тома, но все звуки, все шумы на границе города и леса перекрывает новая хвала, апрелем, спускающимся с неба.

Ты обещал нам дать возможность видеть ангелов. Сначала ничего не виделось, но это до тех пор, пока мы внимательно в пустынных отцов не вчитались.

Так начинают жить стихом, как говорят у нас в Доброделкине, где все матросы, ведь маршалов нет у любви.

Старый лоцман здешний с Моцартом в Зальцбург ездил. Однажды я осмелился, подошел к нему, я раньше часто мимо проходил, а тут осмелился, ворота были открыты, в большом черном мусорном баке горел костер, лоцман стоял в традиционной серой шапочке с костровой палкой в руке. Я познакомился, потом заходил к нему несколько раз, а когда он умер, я ходил вокруг пустого дома, но самое главное то, что он говорил о маяке. Он так говорил, что даже когда молчал, все равно было слышно, как он рассказывает тебе про свет внутреннего маяка.

Первый стих робкий я в трюме сочинил. Кругом все грохочет и шипит. Потом, когда домой вернулся, я крестился, некрещеный был я с детства.

Второй стих, наверное, после трубки крепкой сочинил, словно люк отдраился и посыпались слова, и иногда даже казалось, что не твои это слова, а ты только их записываешь и удивляешься таким чудесным словам.

В море иллюзий не видно берега. Тебя не видел я. Ты третий стих мне показал в слезах прозрения. Ты море веры мне открыл, просаливал глаза, чтоб я смелее вглядываться мог в Тебя. Дай Боже мне внимания, оживи меня, Господи. Дай Боже мне слово, помилуй мя грешного. Слово Твое милость и мир. Крылья смирения.

Мы ищем их, выспрашиваем. Особенно те, кто уже пробовал лететь. Главное, не окунать факел в бочку. Помнить про огнеупорное письмо. Знание истины возрастает по мере надежды на Христа.

Когда забытая техника ловли дикого голубя возродилась в описании своем, оказалось, что на милость голубь ловится, лишь милостью, вниманием, смирением.

Молитва должна быть умной. Надо знать, зачем ты приклоняешь колена, ты собираешься в себя, собрался и дальше стараешься хранить собранность, а если потерял, приклони колена, соберись, научись незримо приклонять колена души в непредсказуемом, неожиданном месте. Соберись. Потерпи Господа. Дух бо предмыслив, а плоть немощна.

Если ты живешь, что-то делаешь, а душа твоя все время стоит на коленях, то даже малейшие и незначительные дела обретают великий смысл.

В сердце есть дверь покаянная, выход в живое пространство, пространство непрерывного, постоянного покаяния, исповедания, благодарственной хвалы, это пространство Слова неизреченного. Дверь. Когда выходишь за предел ума, исчезает его самовластие, начинается страна веры. Вера жива постоянством практики и небывалым визионерством, чудесным открытием, встречей нового, тайного, неожиданного в саду даров Твоих.

Господи, так только Ты берешь к Себе.

Пытаюсь рисовать картину из обрывков фраз, кусков жизни, мелькающих мгновений суеты людской, но смысл всего этого внутри меня, в середине человека. Здесь тайна Твоя. Смысл горчичного зерна. Зерно смысла. Будучи так ясно открыта, она породила еще более возвышенную тайну, и по мере утоления жажды захотелось пить еще сильнее.

Обращаясь к своему сердцу человек осознает Твою близость. Тайна для человека – прятать Имя внутри. Нужно учиться всегда хранить тайну для того, чтобы она открылась. Нужно отыскать еще таинственную нору.

Как за тем кроликом нырять в нору сердца и лететь внутрь себя в бездонном колодце смирения, самоуничижения, падения самого себя внутрь себя, в полете разглядывая дары, невидимые чувственным глазом.

Журавли увидели сверху кривую Мологу, туманным вечером с пронзительными криками спустились в поле за деревню.

Словно с дерева падаешь на землю, хватаешься за ветки помыслов, а когда осознаешь помысел как такую ветку, отпускаешь и летишь дальше. Этим веткам долго нет конца, но в этом самоуничижении, в этом падении внутрь себя творится ежеминутное чудо. Перестаешь понимать, то ли ты с неба на землю падаешь, то ли наоборот летишь с земли на небо потому, что есть и предел этому падению, есть и дно, так сказать, дно неба, видимая опора, и видимая, и неосязаемая.

Твердь.

Самоуничижение есть место внутреннего покоя. Весь смысл в этом покое, потому что это мир Христов.

Дом как внутреннее пространство. Место укрытия тайны и место открытия. Жилище простое и чистое. Кисть незримая. Кров крыл. Неосязаемое море. Кому доверено сокровище, тот не спит. Путь состоит из картин нашей жизни, чтобы мы думали о Художнике. Венец на камне, камень на песке. Вся эта красота для того, чтобы вычерпать все помыслы, а в томительную погоду это ощущается как надежда на просветление. Текст, который, как правило, всегда где-то рядом.

НА ГЛАВНУЮ БЛОГА ПЕРЕМЕН>>